Ау, уважаемые бакинки и бакинцы моего поколения! Вы сами – давно уже бабушки и дедушки, а помните ли еще, как сладко и уютно было засыпать холодными декабрьскими ночами под бабушкины сказки, когда на улице выл и бесновался сумасшедший хазри, отчего на нескончаемо высокой ноте, словно страдающий от зубной боли человек, стонали оконные стекла и закипало море? Вы должны помнить те ранние 50-е годы минувшего столетия, когда только-только еще были отменены хлебные карточки, но еще не был отменен прожекторный контроль над бакинскими небесами.
Лучи прожекторов из разных концов города хищно сходились в беззвездном черном небе на одинокий звук самолетного мотора, и когда скрещивались и высвечивали самолет, казалось, что раздастся пулеметная очередь и он рухнет вниз. Но то была только проверка бдительности, что-то вроде игры. Потом этот контроль отменили тоже, хищные лучи перестали перебинтовывать ночное небо, но неотмененной осталась луна, и она, вдруг возникнув из-за низких облаков, заливала Баку прозрачным серебром, сказочно преображая деревья и булыжники, купола и минареты «верхнего города», где мы жили.
Минаретов и куполов, доминирующих среди сплетения узких извилистых улочек, с еще неотреставрированными тогда домами, банями и базарами особенно много было в Ичери шехер, охраняемой Девичьей башней. Бабушка Баладжа ханым своим низким сипловатым голосом рассказывала мне длинные азербайджанские сказки про проделки безбородого Кесы, про Меликмамеда, младшего из сыновей падишаха, про споры плешивого хитреца Кечаля с Шайтаном, чертом то бишь… Я слушал, натянув шерстяное одеяло до подбородка; бабушкин голос убаюкивал, и я тихо засыпал. Баладжа ханым знала сказок несметно. Особенно запала в меня сказка с выразительным названием «Ах! Ох!», где описываются злоключения персонажа по имени Селим в разных древних городах. Чрезвычайно впечатлила история с колесом Судьбы, что вознесла однажды Селима в поднебесную высь минарета, откуда унесла его огромная птица. Мне всегда представлялось, что это был минарет мечети Дворца Ширваншахов, поскольку Ичери шехер, залитый таинственным лунным светом, был в моем восприятии предельно адекватным местом действия народных азербайджанских сказок. Бабушка Баладжа ханым, происходившая из старинного сейидского, то есть духовного, рода, сама казалась мне фигурой достаточно сказочной, хотя и курила крепко пахнувшие папиросы «Прибой». И вот мне представлялось, что она, укутанная в длинную черную чадру, быстро двигается по горбатым улочкам Ичери шехер вслед за тенью огромной птицы и грозит ей сухоньким кулачком. В этом месте мне представлялось, что луна вновь исчезала, все погружалось во мрак, возникали прожекторные лучи, в перекрестии которых я со сладкой опаской различал, что птица несет в лапах с изогнутыми желтыми когтями не Селима, а меня самого. Под бабушкину сказку в декорациях старой бакинской крепости в предновогодний месяц мухаррам я и засыпал.
Мы жили на улице Мирза Фатали в старом дедовском двухэтажном доме. Наша семья занимала две трети второго этажа, так что и большая комната по соседству с нашей квартирой, и то ли две, то ли три комнаты на первом этаже – долго пустовали. Но отец никогда никаких квартирантов не пускал, как они ни просились. Не любил папа чужих. Поэтому появление в нашем доме пожилой женщины, к тому же еще и русской, что в «верхнем городе» было весьма нечастым событием, стало предметом соседских пересудов и слухов. Но к новой жиличке быстро привыкли и признали ее своей, хотя она всегда как бы держала всех на дистанции. Без чопорности, с неизменной приветливой улыбкой, однако никто и помыслить не мог амикошонства в отношениях с ней. Невесть какими судьбами занесло ее в послевоенный Баку; впрочем, таких в нашем городе в 50-х годах прошлого столетия появилось немало. А в жилички ее нам сосватала какая-то близкая мамина подруга. С характеристикой «порядочная женщина», папа и смирился.
Звали ее Рената. Когда я впервые назвал ее «тетя Рената», она строго поправила: «Рената Адамовна». Я прыснул: «адам» по-азербайджански – значит «человек», получалось Рената Человековна. Когда я это сказал, она расхохоталась. Мы подружились. Рената Адамовна была не русской, а полькой из Львова; по-русски говорила немного с жестким акцентом и рассказала мне однажды сказку о Золушке, а другой раз – о Синей Бороде, сочиненные Шарлем Перро. Про вторую сказку Рената Адамовна сказала, что она – готическая. Я спросил: а что такое «готическая»? Она ответила, что к нам приближаются сразу два праздника. Один великий, называется – Рождество, а второй – просто хороший и веселый, Новый год. Если родители отпустят меня с ней погулять, она поведет меня в «одно местечко» и там объяснит, что такое готика.
Родители отпустили, и у нас случилась чудесная прогулка по городу. Сперва я показал ей Ичери шехер и минарет мечети во Дворце Ширваншахов, откуда огромная птица из сказки «Ах! Ох!» унесла Селима. Потом Рената Адамовна повела меня на бывшую Телефонную улицу и показала лютеранскую кирху, построенную в разгар нефтяного бума в конце XIX века немецким архитектором Адольфом Эйхлером для духовных нужд быстро выросшей немецкой колонии в Баку, обслуживающей этот самый бум. То есть тогда я, конечно, всего этого знать не знал, как почти ничего и не понял из ее рассказа о Рождестве и христианстве. Кроме того, что об эту пору две тысячи лет назад в другом восточном городе случилось что-то очень важное. Тогда Рената Адамовна сказала: «Представь себе такое же старинное местечко вроде того, куда ты меня сегодня водил. Но вместо мечетей с минаретами и домов со стрельчатыми окнами там все строения похожи на эту кирху, только куда более высокие и красивые. Так вот, и сами эти островерхие здания, и страшноватые сказки вроде Синей Бороды, которые немецкие и польские бабушки рассказывали на ночь своим внукам, называются готическими. Понял, малыш?»
Мне кажется, я понял. Во всяком случае, потом, когда я читал сочинения европейских сказочников, истории про рыцарей Круглого стола и Робин Гуда, иллюстрированные замечательными художниками, всегда рядом с образом вотчины короля Артура Камелота и другими романтичными средневековыми замками возникал и образ скромной бакинской немецкой кирхи на бывшей Телефонной, а ныне имени 28 Мая улице.
…В тот Новый год мы впервые после войны наряжали дома елку, накрывали праздничный стол, на котором соседствовали салат «оливье» и плов «сабзи-говурма» – как мечеть и кирха в Баку. Баладжа ханым вдруг сказала, чтобы мы пригласили на праздник, если у нее нет иных планов, и нашу жиличку. Потому что она – хорошая женщина. Рената Адамовна приглашение приняла, пришла с шампанским, на что Баладжа ханым покосилась, но промолчала. Потом, когда куранты пробили 12, застолье разгулялось, пани Рената вышла, вернувшись с маленькой гитарой, и неожиданно сильным и чистым голосом спела под собственный аккомпанемент про звон бубенцов тройки и искристый снег, что расстелился широко вокруг.
Фархад АГАМАЛИЕВ
Лучи прожекторов из разных концов города хищно сходились в беззвездном черном небе на одинокий звук самолетного мотора, и когда скрещивались и высвечивали самолет, казалось, что раздастся пулеметная очередь и он рухнет вниз. Но то была только проверка бдительности, что-то вроде игры. Потом этот контроль отменили тоже, хищные лучи перестали перебинтовывать ночное небо, но неотмененной осталась луна, и она, вдруг возникнув из-за низких облаков, заливала Баку прозрачным серебром, сказочно преображая деревья и булыжники, купола и минареты «верхнего города», где мы жили.
Минаретов и куполов, доминирующих среди сплетения узких извилистых улочек, с еще неотреставрированными тогда домами, банями и базарами особенно много было в Ичери шехер, охраняемой Девичьей башней. Бабушка Баладжа ханым своим низким сипловатым голосом рассказывала мне длинные азербайджанские сказки про проделки безбородого Кесы, про Меликмамеда, младшего из сыновей падишаха, про споры плешивого хитреца Кечаля с Шайтаном, чертом то бишь… Я слушал, натянув шерстяное одеяло до подбородка; бабушкин голос убаюкивал, и я тихо засыпал. Баладжа ханым знала сказок несметно. Особенно запала в меня сказка с выразительным названием «Ах! Ох!», где описываются злоключения персонажа по имени Селим в разных древних городах. Чрезвычайно впечатлила история с колесом Судьбы, что вознесла однажды Селима в поднебесную высь минарета, откуда унесла его огромная птица. Мне всегда представлялось, что это был минарет мечети Дворца Ширваншахов, поскольку Ичери шехер, залитый таинственным лунным светом, был в моем восприятии предельно адекватным местом действия народных азербайджанских сказок. Бабушка Баладжа ханым, происходившая из старинного сейидского, то есть духовного, рода, сама казалась мне фигурой достаточно сказочной, хотя и курила крепко пахнувшие папиросы «Прибой». И вот мне представлялось, что она, укутанная в длинную черную чадру, быстро двигается по горбатым улочкам Ичери шехер вслед за тенью огромной птицы и грозит ей сухоньким кулачком. В этом месте мне представлялось, что луна вновь исчезала, все погружалось во мрак, возникали прожекторные лучи, в перекрестии которых я со сладкой опаской различал, что птица несет в лапах с изогнутыми желтыми когтями не Селима, а меня самого. Под бабушкину сказку в декорациях старой бакинской крепости в предновогодний месяц мухаррам я и засыпал.
Мы жили на улице Мирза Фатали в старом дедовском двухэтажном доме. Наша семья занимала две трети второго этажа, так что и большая комната по соседству с нашей квартирой, и то ли две, то ли три комнаты на первом этаже – долго пустовали. Но отец никогда никаких квартирантов не пускал, как они ни просились. Не любил папа чужих. Поэтому появление в нашем доме пожилой женщины, к тому же еще и русской, что в «верхнем городе» было весьма нечастым событием, стало предметом соседских пересудов и слухов. Но к новой жиличке быстро привыкли и признали ее своей, хотя она всегда как бы держала всех на дистанции. Без чопорности, с неизменной приветливой улыбкой, однако никто и помыслить не мог амикошонства в отношениях с ней. Невесть какими судьбами занесло ее в послевоенный Баку; впрочем, таких в нашем городе в 50-х годах прошлого столетия появилось немало. А в жилички ее нам сосватала какая-то близкая мамина подруга. С характеристикой «порядочная женщина», папа и смирился.
Звали ее Рената. Когда я впервые назвал ее «тетя Рената», она строго поправила: «Рената Адамовна». Я прыснул: «адам» по-азербайджански – значит «человек», получалось Рената Человековна. Когда я это сказал, она расхохоталась. Мы подружились. Рената Адамовна была не русской, а полькой из Львова; по-русски говорила немного с жестким акцентом и рассказала мне однажды сказку о Золушке, а другой раз – о Синей Бороде, сочиненные Шарлем Перро. Про вторую сказку Рената Адамовна сказала, что она – готическая. Я спросил: а что такое «готическая»? Она ответила, что к нам приближаются сразу два праздника. Один великий, называется – Рождество, а второй – просто хороший и веселый, Новый год. Если родители отпустят меня с ней погулять, она поведет меня в «одно местечко» и там объяснит, что такое готика.
Родители отпустили, и у нас случилась чудесная прогулка по городу. Сперва я показал ей Ичери шехер и минарет мечети во Дворце Ширваншахов, откуда огромная птица из сказки «Ах! Ох!» унесла Селима. Потом Рената Адамовна повела меня на бывшую Телефонную улицу и показала лютеранскую кирху, построенную в разгар нефтяного бума в конце XIX века немецким архитектором Адольфом Эйхлером для духовных нужд быстро выросшей немецкой колонии в Баку, обслуживающей этот самый бум. То есть тогда я, конечно, всего этого знать не знал, как почти ничего и не понял из ее рассказа о Рождестве и христианстве. Кроме того, что об эту пору две тысячи лет назад в другом восточном городе случилось что-то очень важное. Тогда Рената Адамовна сказала: «Представь себе такое же старинное местечко вроде того, куда ты меня сегодня водил. Но вместо мечетей с минаретами и домов со стрельчатыми окнами там все строения похожи на эту кирху, только куда более высокие и красивые. Так вот, и сами эти островерхие здания, и страшноватые сказки вроде Синей Бороды, которые немецкие и польские бабушки рассказывали на ночь своим внукам, называются готическими. Понял, малыш?»
Мне кажется, я понял. Во всяком случае, потом, когда я читал сочинения европейских сказочников, истории про рыцарей Круглого стола и Робин Гуда, иллюстрированные замечательными художниками, всегда рядом с образом вотчины короля Артура Камелота и другими романтичными средневековыми замками возникал и образ скромной бакинской немецкой кирхи на бывшей Телефонной, а ныне имени 28 Мая улице.
…В тот Новый год мы впервые после войны наряжали дома елку, накрывали праздничный стол, на котором соседствовали салат «оливье» и плов «сабзи-говурма» – как мечеть и кирха в Баку. Баладжа ханым вдруг сказала, чтобы мы пригласили на праздник, если у нее нет иных планов, и нашу жиличку. Потому что она – хорошая женщина. Рената Адамовна приглашение приняла, пришла с шампанским, на что Баладжа ханым покосилась, но промолчала. Потом, когда куранты пробили 12, застолье разгулялось, пани Рената вышла, вернувшись с маленькой гитарой, и неожиданно сильным и чистым голосом спела под собственный аккомпанемент про звон бубенцов тройки и искристый снег, что расстелился широко вокруг.
Фархад АГАМАЛИЕВ
